Кто готовит революции

Заклинания о революционных ужасах, клеймение их таинственных вдохновителей и казенные "антимайданы" сегодня – главное в государственной пропаганде. Хотя никто, кроме самой властной системы, обеспечить ее свержение просто не может. Страх перед народной революцией – самое острое и, по-моему, самое искреннее чувство, которым круглосуточно веет с экранов. Только бы не было "майдана"! Это почти не использовавшееся в русском языке слово (по словарю Ушакова — "рынок, рыночная площадь") отныне означает самое кошмарное, что только бывает в жизни, – не дозволенные верхами действия низов, приводящие к изгнанию этих самых верхов. Однако отвлечемся от сегодняшних событий. Обратимся к истории. Не зря ведь ее с такой страстью пересочиняют, чтобы превратить в комплект пропагандистских инструментов. В том числе и такой лакомый сюжет, как Февральская революция. Кстати, если по старому стилю, то у нее как раз годовщина: 27 февраля 1917-го петроградские продовольственные беспорядки переросли в вооруженное восстание, полная победа которого стала очевидной уже через несколько часов. Непредсказуемость этих событий и легкость, с которой пал многовековой режим, поражала тогда не только непосредственных наблюдателей. Ленин и Троцкий из своего эмигрантского далека ничего подобного наперед не прозревали. Для них Февральский переворот тоже стал полным сюрпризом. Менее радикальные политики разных расцветок, всевозможные родзянки, шульгины и милюковы, которые, ссылаясь на свою известность в образованных кругах, пытались занять освободившиеся начальственные места, в последующие дни (самое большее — в последующие месяцы) были навсегда выброшены с российской политической сцены. Да и сами образованные круги, в большинстве своем вовсе не жалевшие о монархии, постигла печальная участь. Те, кто спаслись от ярости народной, рассеялись по миру или стали винтиками большевистской властной машины. Если ни средний класс, ни оппозиция, будь она системной или несистемной, к свержению царизма были почти не причастны, то кто же его свалил? Ответ известен давно. Еще в старинном советском анекдоте о том, что успел, а что не успел сделать Хрущев, говорилось: он не успел наградить Николая II орденом Ленина за подготовку предпосылок революции. Мысль верная, хотя и не стоит все валить на последнего императора, пусть он даже и был слабым менеджером. Свержение царизма подготовил весь старый привилегированный слой и, кажется, не пропустил для этого ничего. Чтобы у этого слоя не было никаких оправданий, судьба провела его через историческое испытание — русско-японскую войну (1904-1905) и сопутствовавшую ей революцию (1905- 1907). После того, как эти события состоялись, российский правящий класс знал или, по крайней мере, обязан был знать, что ему надо сделать для собственного спасения. Но в каждом пункте он поступил наоборот. Вот эти пункты. Точнее, главные из них. Пункт первый: ни в коем случае не надо было ввязываться в войны. Война с Японией раскрыла всю глубину разложения военно-гражданского менеджмента нашей державы. Японские материальные и человеческие ресурсы были меньше российских. В начале конфликта правители Японии мечтали лишь о том, чтобы свести войну вничью. То, что Россия ее проиграла, говорило о таких пороках царистской системы, которые невозможно исправить за несколько лет. И ведь речь шла вовсе не об отражении действий агрессора. Обеими участницами эта война велась не за собственную землю, а за чужую — за то, кто будет господствовать в Корее и Манчжурии. Япония, хоть и позднее, но тоже сполна заплатила за свои державные иллюзии. А сначала ей вскружили голову победы. Петербург имел все основания сделать правильные выводы гораздо раньше. Отказаться от всех империалистических грез – старых и новых. Понять, что овладение черноморскими проливами и протекторат над Балканами не стоят того, чтобы пожертвовать ради них всем. Надо было тратить ресурсы страны на развитие, а не на гонку вооружений, и всеми имеющимися политическими инструментами препятствовать возникновению европейской войны. Вместо этого российские военные расходы в 1913 году были первыми в мире (в тогдашних золотых деньгах — 965 млн руб., считая статьи чрезвычайного бюджета и военные траты, проходившие по сметам гражданских ведомств). Немецкие военные расходы (в переводе на те же золотые рубли) в 1913-м достигли 865 млн, британские — 705 млн, французские – 552 млн. Будучи беднее прочих великих держав, Россия вооружалась в таких масштабах, словно ничего важнее еще одной роковой войны для нее не было. Общими усилиями мировая война становилась тогда все вероятнее, но и в 1914-м она не была неизбежностью. Споры о том, кто в ней главный виновник, не кончатся никогда. Свой вклад, пусть и разного веса, внесли все. Но нам сейчас важно не взвешивать, а только отметить, что российское руководство и лично Николай II имели тогда рычаги для того, чтобы предотвратить войну, но не решились ими воспользоваться, слепо поплыли по течению. Хотя по опыту японской кампании (которого, кстати, не имели правители других держав, участвовавшие ранее лишь в колониальных войнах умеренного масштаба) царь и его окружение должны были ясно понимать, что их режим не сможет выдержать многолетнего глобального конфликта. Ссылаться на неопытность они не могли. Десятью годами раньше те же самые люди уже видели, как военно-политический кризис рождает революцию, и какой гигантской дезорганизующей силой становится революционизированная армия. Они спаслись тогда буквально чудом. Но не поумнели. Если же они воображали, что с тех пор социальная система в России стала прочнее, то это говорит лишь о глубокой неадекватности. Ведь вся их социальная политика была попыткой уклониться от того, что требовала история. Пункт второй: в стране, где 80% жителей были крестьянами, следовало переустроить аграрные отношения, сообразуясь со стремлениями большинства. После революции 1905 года не требовалось особых интеллектуальных усилий, чтобы сформулировать жизнеспособный аграрный курс. Не такой уж это был бином Ньютона. Чуть позже, после Первой мировой войны, во всех крестьянских восточноевропейских странах, начиная с Финляндии на севере и до Румынии на юге, прошли аграрные реформы разной степени радикализма, но одинаковые по смыслу: крупных землевладельцев заставили поделиться землей с крестьянами. Как минимум, то же самое надо было сделать и в России, поощряя также массовое заселение свободных земель на востоке страны. На это, а не на бесполезные линкоры, надо было тратить миллиарды. Отчаянная попытка сохранить помещичье землевладение, принудительно приватизировав крестьянские общины и превратив их членов во владельцев малорентабельных мелких хозяйств (столыпинская аграрная реформа), была бюрократической утопией, продиктованной помещичьим лобби. Всей мощью административной машины власти навязывали крестьянам то, чего они вовсе не просили, и расправлялись с ними, как только они пытались выдвинуть реальные свои требования. После Февраля вырвавшееся на волю крестьянское большинство за считанные месяцы расставило все по местам. Еще до захвата власти большевиками земледельцы Центральной России поделили между собой земли помещиков и большинства "столыпинских" хуторян. Новообразованные сельские собственники, которые в воображении Столыпина должны были стать мощным контрреволюционным заслоном, в этот исторический момент вообще не проявили себя как общественная сила. Они сразу же слились с большинством, и многие из них отличились при грабеже помещичьих имений. Впрочем, политические ставки царизма были еще абсурднее ставок аграрных. Пункт третий: необходимо было поощрять развитие политического класса и не мешать ему приобрести опыт управления и авторитет. Общественная и государственная ценность любых представительных структур (от Думы до местных самоуправлений, от профсоюзов до объединений промышленников) прямо пропорциональна степени их самостоятельности и прочности их связей с теми, кого они представляют. В Западной Европе старые режимы понемногу делились властью с общественными активистами. Даже экстремисты-популисты разных оттенков получали возможность участвовать в управлении, и некоторые из них становились системными людьми. В России царский режим и на этом участке извлек из революции 1905 года антиурок: организации, не являющиеся частью бюрократической машины, существовать могут, но не должны иметь никакой власти и никакого касательства к принятию решений. Самое большее, они могут использоваться как объект манипуляций. Эта тупиковая идея проводилась с фанатической последовательностью. Какой после этого был толк от того, что в Госдуме с 1915 года существовало конструктивное большинство ("Прогрессивный блок" — от левых либералов до продвинутых националистов)? Эти люди никогда ничем не управляли и не умели этого делать. Да и авторитета в народе у них не было и быть не могло. Ведь сама Дума после "избирательной реформы" 1907 года только называлась народным представительством, а по факту избиралась лишь несколькими привилегированными прослойками. Органом власти она поэтому не была, и в Феврале рухнула почти сразу же вслед за царизмом. Не было у старого режима и сколько-нибудь живой идеологии, которая связывала бы его с народом. Главной идеологической акцией царизма в последнее десятилетие его существования было дорогостоящее празднование 300-летия династии Романовых (1913 год). Немного, если сказать мягко. Добавим к этому попытки имитировать единение с народом путем материальной поддержки черносотенных организаций. Поражало простодушие, с которым столпы старого режима принимали их шествия и декламации за что-то реальное. Лишь только грянул Февраль, и царизму действительно понадобилась защита, ультрамонархисты словно растворились в воздухе. А осенью, на выборах в Учредительное Собрание, голоса удалось собрать кому угодно, но только не им. Царизм пал не из-за краха экономики, до которого в начале 1917-го было еще далеко, не из-за военных поражений, которые были серьезными, но не решающими, и уж конечно не из-за думских ораторов, о которых мало кто знал, или подпольщиков-заговорщиков, которые всплыли на поверхность только тогда, когда бунтующим толпам понадобились хотя бы временные вожди. Он сам методично готовил свой финал, долгие годы идя против народного большинства, отторгая и дезорганизуя любые системные альтернативы и оказавшись неспособным предложить нации хоть сколько-нибудь воодушевляющую картину будущего. В том вакууме, который он вокруг себя создал, царизм уже к 1914 году был приговорен — и должен был рухнуть при первой же крупной встряске. И уж точно не ему было втягивать страну в войну, требуя, чтобы миллионы людей погибли непонятно ради чего. Революция – это выход из тупика, из которого нет мирного выхода. Только у тех, у кого в руках власть, достаточно возможностей, чтобы соорудить такой тупик. Революции бывают и ко злу, и ко благу. Но неизбежными их делают не революционеры, а старые режимы. Сергей Шелин Подробнее: http://www.rosbalt.ru/blogs/2015/02/27/1372551.html